Лиля была еще очень недурна собой и работала преподавателем в старших классах. Ее муж уже год сидел без работы, поэтому последние два месяца все происходило так, как происходило, и он терпел до вчерашнего дня. Были в эти два месяца и моменты тревоги, и моменты страсти, о которой она уже совсем позабыла, которую она тщательно скрывала, видит бог, тщательно и успешно, пока эта самая страсть не начала приходить под ее окна.

И когда ее муж минуту назад переступил порог квартиры, она поняла, что наступил момент не то что тревоги, но как раз тот самый момент, когда нужно принять решение.
- Вова, что ты делаешь?

Он рывком открывал дверцу каждого шкафчика своей большой волосатой рукой и заглядывал вовнутрь.
- Где водка?
Лиля смотрела на него, придерживая рукой край стола, на котором лежала разделочная доска в следах крови и миска с фаршем.

- Котлеты, блять, - сказал он, глянув на стол. – Котлеты! По запаху уже знаю, что было и что будет.
И чем сердце успокоится, подумал он. Дверцу холодильника захлопнул с такой силой, что все магниты со зверушками улетели на пол, те самые, которые он подарил ей еще на заре их совместной жизни. Нес ее на руках на третий этаж, бережно опускал на кровать, стараясь не помять свадебное платье, глупенький. Как давно все это было. Отвинтил пробку и пригубил бутылку, словно трубил в охотничий рог. Прячьтесь, звери, ваше время пришло.



- Хочешь, я яичницу с помидорами сделаю? – спросила она.
Он сел на табуретку, смахнул со стола доску, фарш и полотенце. Уставился на мясорубку, которая осталась прикрученной к краю стола. Медленно перевел взгляд на жену, пока кусочки фарша сползали по стене шкафчика с посудой.
- А он там сидит. – махнул головой слегка вбок, улыбнулся. – Возле подъезда.
Лиля моргнула, взялась второй рукой за стол и тоже присела. На ней был только домашний халат в цветочек, из разреза которого выглядывала бледная грудь.
- Вова, я ему сказала, чтоб он не заходил больше. – И моргнула еще дважды. – Ты же знаешь, он еще ребенок. Учится он хорошо, и родители его…
Он стукнул кулаком по столу так, что у Лили вздрогнуло все внутри.
- Иди. Иди к нему, в последний раз, проститутка! Скажи ему что-нибудь, а то я сам пойду, и насрать мне, кто его папа и сколько он дает денег, чтобы ты брала у этого молокососа! Скажи ему лучше сама! Скажи, скажи или засунь руку ему в его вонючие трусы и подержи его там нежно, как ты умеешь, только чтобы он успокоился. Наш маленький мальчик. Сколько он еще тебя драть будет?!
И он снова отпил из бутылки. Поставил на стол аккуратно, стеклом стук-цок по дереву.
- Я с балкона ему скажу, чтоб уходил.
Она запахнула халат на груди, поднялась и пошла в комнату. Тихо-тихо, как будто боялась спугнуть птицу. Он проводил ее взглядом, двинул челюсть в сторону, вперед, в сторону. Бутылку сжал-отпустил, и снова сжал-отпустил. Внутри у него играл орган, еще со вчера, тяжелыми густыми звуками, от которых было больно, потому что шли они из самого сердца. Подошел к ней на балконе сзади, сорвал халат к черту, бросил к ногам, прижал к перилам ее ненавистное любимое тело. Ему было приятно видеть, как исчезла с ее лица улыбка, которая была предназначена не ему. Где он там? Вон, внизу возле подъезда, три этажа вниз.
- Вова, что же ты делаешь! Отдай халат, соседи увидят. – заговорила она торопливо в пол-оборота к нему. – Пусти.
- А пусть видят. И он пусть видит.
Расстегнул брюки, водка и голая жена на осеннем воздухе, завело, все торчит радостно, глядя в небо. Заправил в нее, теплую и сухую, протолкнул вперед. Вот так, до конца.
- Боже, Вова! – она вскрикнула от неожиданности и боли, схватилась руками за перила, попробовала вырваться, поморщилась. – Вова, не надо… перестань же!
Глаза ее сейчас были влажными и красивыми, такими, как он любил. Брал ее грубо, быстрыми толчками, выпуская изо рта пар в прохладный вечерний воздух, и ей казалось, что слишком долго, слишком долго этот позор. А под подъездом стояла ее страсть – ученик из ее класса, влюбленный, совсем еще ведь ребенок, смотрел.
- Господи!.. что ж ты… не надо, не надо!
Но господь молчал, слушал органную музыку.

Policeman (c.)